ГУГАДЖАНГА (ЧАСТЬ 3)
— Впечатления есть, и хочу заметить, что не мало.
— Наблюдая и слушая тебя, я в этом не сомневаюсь. Единственное, что будет мне интересно, чисто технически – совпадут ли мои наблюдения с твоими «реалиями»?
— Что же, будем проверять, — сказал Писатель и размазал свой «бычок» по пепельнице.
— Я отчётливо видел джунгли, сквозь которые я продирался с помощью огромных мачете. Красота причудливых растений, буквально, ослепляла меня, но я продолжал продвигаться, чудесные мачете легко перерубали самые толстые деревья. Через несколько минут я вышел к океану, который открылся мне с высоты совершенно отвесной скалы. Океан кишел удивительным многообразием пород и цветов морских обитателей.
Вдруг милях в десяти передо мной разыгралось морское сражение Египетских и Римских галер. Общая численность их превышала ста пятидесяти единиц. Это было грандиозное зрелище. Сейчас таких масштабных сражений нет. Галеры метали из своих катапульт горящие шары, таранили друг друга и шли на абордаж. Отчётливо был слышен лязг металла и боевой клич воинов. Римляне одерживали победу, но вдруг из морской пучины возник гигантский спрут и огромным, цилиндороподобным металлическим предметом принялся в щепки разносить Римские суда, видимо римляне, вовремя не принесли ему жертву, что успели сделать хитрые египтяне.
Досмотреть окончания баталии мне помешал неизвестно откуда возникший приличного размера военный робот, с целым арсеналом вооружения начиная от лазерных пушек и заканчивая огнемётом. Применению всего этого добра в свой адрес помешало моё мгновенное падение, в какую — то тёмную и довольно глубокую яму. Я упал на нечто мягкое и желеобразное, а потому ничего себе не сломал, а мог ведь, яма то была не менее метров двадцати. Но не сломал и Богу Слава, но вот на что я свалился, меня сильно заботило, а то может статься, что лучшим вариантом была бы пара переломов. Попав в реальность с галерами, суперспрутами и терминаторами, я не удивился, если бы упал на медузу Горгону. Не важно, что я находился не в море, а под землёй, тут, как я уже начинал понимать, время и место значения не имели.
Но меня, как я понял, каким то образом, «пронесло», поскольку медузой оказался этакий большой тортик «Шарлотка», который мне нравился. Я подкрепился поджопным кормом и стал обдумывать план спасения из, сдобренной «Шарлоткой», могилки.
— Послушай, Химик, не мог бы ты сотворить препарат с креном к разумному познанию взамен чувственного?
— Постараюсь.
Химик, как за ним водилось, позвонил Заказчику «расширения сознания», ночью.
— Привет «креатор дум», продукт готов к применению. Когда стоит тебя навестить?
Писатель спросонья не понял, кто и что от него хотят, но пошевелив мозгами, припомнил.
— Здорово, заходи немедленно, если тебе позволит Заратустра.
— Буду, минут через 10, а о Заратустре не извольте беспокоиться, он, с не давних пор, позволяет мне Всё.
— Тогда жду, — ответил Писатель, и, положив трубку, обулся в индий-ского вида тапки, с загнутыми носами как у Хоттабыча.
Химик не заставил себя ждать и прибыл в «апартаменты» Писателя ровно через «минут 10».
Приятели, при встрече, обошлись без церемониальных рукопожатий и обниманий, а сразу приступили к делу по существу.
— Вот тебе желанное «средство», но особо с ним не «груби». Советую начать с мизерной дозы, дабы понять твою к нему восприимчивость, и сделаешь это в моём присутствии. У меня и так осталось мало друзей, а потому я не хотел бы сокращать их количество.
— Согласен, пробурчал Писатель, не совсем проснувшимся голосом. Ты внёс упомянутые коррективы для его применения?
— Естественно. Однако, на время первого применения, я и остаюсь с тобой.
— Ты, что же, настроен на немедленное апробирование?
— Ну, вообще то, да. А что тебя смущает?
— Смущает наличие креативного настроя.
— Ну, ты не держи меня за дилетанта, я сам креатор. Подожду, сколько тебе потребуется для вхождения в нужное состояние к созиданию. Что — что, а ждать я научился.
— Не хочу тебя расстраивать, но «нужное состояние» может затянуться. Виновато промямлил Писатель.
— Но не с моим «средством». Главное, что бы оно «легло» на твой организм. Вот истинная причина моего беспокойства, но ты можешь быть совершенно спокоен, «спасительная медицина» при мне.
— Химик, ты предусмотрителен, что свидетельствует о твоём профессионализме, и я рад, что ты проконтролируешь «старт» моего начинания.
— Благодарю, конечно, за похвалу, но пора бы начать настраиваться, на роль, расширяющихся, созидательных способностей.
— Да, ты прав – приступаю. Что следует предпринять по «химчасти»?
— Ничего особенного. Я растворю часть «средства» в небольшом количестве кипячёной воды. Надеюсь, что 50 миллилитров у тебя найдётся?
— Естественно.
— Тогда, банзай.
Писатель принёс стакан воды и мензурку, а Химик произвёл «замес».
Приготовленное пойло Писатель «принял» вовнутрь и оба экспериментатора стали ждать, того, что бы их обоих удовлетворило.
Первым, естественно, действие препарата ощутил Писатель. Всё во-круг него стало радикально цветным, а цветовые ощущения стали сопровождаться какой то необычайной радостью. Например, простой шнур от настольной лампы стал выделывать кренделя. Он, то становился многообразно количественным и разноцветным, то принимал неестественно замысловатые формы. Но это были, как говорится, «цветочки» набиравшего масштаб сюрреализма. Метаморфозы со шнуром стали распространяться на всё окружающее, но кроме цвето – формальных «чудес» ожидаемого веселья не вызывали. Писатель попытался донести суть происходящего до Химика, но тот предложил немного подождать. И Писатель стал ждать, но уже периодически похохатывая. Химика такая реакция заказчика стала успокаивать.
Да, в чувственном восприятии Писателя всё радикально изменилось скажем так, к лучшему, но он ожидал таких же чудесных изменений в плане рассудочных актов познания реальности. Химик, опять же, предлагал ждать. И Писатель продолжил.
Неожиданные познавательные озарения стали посещать Писателя как бы исподволь, минуя рассудок, а «попадая» непосредственно в разум. Один из классиков немецкой философии разделял, то, что многие привыкли именовать Сознанием или Мышлением, на чувственность, рассудок и разум. Сам Писатель не разделял мнение немца, но решил рассмотреть «увиденное» под действием «препарата» Химика, почему то, именно, таким образом каким оно виделось упомянутому немецкому философу. У Писателя даже мелькнула мысль, что немец может и прав в таком своём разделении Мышления.
Однако Писателя продолжало «распирать» действие детища его дружка Химика. Посредством созерцания разум продолжал расширять границы познания сюрреалистического Мира. И всё же в этом было одно «Но», которое становилось всё больше и больше. Мир, становясь разнообразнее и красочнее, при этом не становился веселее. Писатель, своим простимулированным восприятием, не мог понять причину увеличивающейся «понурости» цветасто — деформирующегося Мира. Поэтому то, происходящее, его и наводило на вывод, что признаком излишнего великолепия Мира ныне видящегося, является его мнимая красота. От того то и правда его сущности, своей печалью, давала понять Чистому, не обременённого чувственностью Мира, дать сигнал осмыслить его нереальность и доказать, что разум способен произвольно толковать чувственно данное. Это явилось сущностью Мышления.
Писатель продолжал испытывать результаты действия дружеского снадобья с надеждой на расширение бесчувственной способности актов познания. Но чем дольше продолжался «химический сеанс познания», тем всё более Писатель приходил к осознанию невозможности познания без данных, поставляемых чувствами.
Всё же Писатель не хотел мириться с изначально чувственным способом получения Знания. Продолжающая неадекватно фонтанировать произвольностью чувственно – видящимися «образами реальности», навела Писателя на мысль «отключить» чувства и попытаться разум познавать Мир только лишь своими средствами, то есть получать знания непосредственно, то есть, минуя средства чувственности. Для этого, он, посвятив Химика в свои планы, попросил его помочь ему в этом средствами химии.
Химик был далёк от проблем познания, но пообещал помочь другу. Он предложил ещё раз попробовать кое, что изменить в формуле препарата, которая, возможно, позволит — таки сделать крен от изменения чувственного восприятия в сторону изменения познавательных способностей самого Разума. — Старичок, задача, как ты понимаешь не рядовая, а уж если говорить честно, то она тянет на Нобеля, а, следовательно, требует не только серьёзных расходов, а и целый штат помощников с кучей современного оборудования.
— Химик, у меня средств нет, так что постарайся обойтись тем, что имеешь, главное из которого, твои умственные способности. И вот что ещё: до Нобеля пока далековато, извини уж за прямоту.
— Ну, друг, ты меня растрогал и думаешь, что я, услышав такой лестный отзыв о своих способностях, прыгну выше своей гениальной башки? Не прыгну. Ты только пару раз попробовал мой препарат и уже сделал вывод, что он тебе не годится. Нет, браток, тебе придётся попробовать снадобье ещё, как минимум, раз десять. Я не спец в твоей области, но и ты не знаток в моей. Эксперименты проводятся многократно и только тогда из их результатов делают, какие то выводы. А ты, проглотив пойло только 2 раза, уже предлагаешь спустить его в унитаз. Прояви фантазию, присовокупив её к действию препарата. Писатель, я работал неделю, а ты три — четыре часа. Это не этично, как с точки зрения дружбы, но так же и науки. Возьми себя в руки или соберись с духом, в общем, потрудись.
И не делай обиженного вида, ты не гимназистка, а я не курсант пажеского корпуса. В конце концов, тебе уже за сорок. Я дал тебе средство, так добавь к нему всё то, что накопил за свои немалые годы. Я в тебя верю, потому, что не просто так ты был неудачлив большую часть своей жизни, а по сему, у тебя есть огромный шанс показать всем большую фигу и написать стоящую вещицу, а заодно потешить как своё, так и моё самолюбие. Ведь, в предисловии, ты, как принято, выразишь благодарность тем, кто помогал тебе состряпать своё произведение?
— Хорошо, Химик, возможно, ты прав и я слишком уж требую идеальных условий для своей работы. Ты, действительно, сделал часть нашей работы, а я сделаю свою, но «как бы чего не вышло». Не знаю на счёт Нобеля, но в удобной койке в психушке я не сомневаюсь. Желаю тебе только одного: не стать моим соседом по палате.
На такой вот оптимистично – пессимистичной ноте Писатель с Хими-ком закончили дискуссию по инспирированному Писателем вопросу.
Писатель решил последовать совету Химика и, во — второй раз, приняв препарат, продолжил гносеологический эксперимент. Вторая попытка несколько отличалась от первого, произведённого, на Писателя, эффекта. Формы и содержания вещей были столь же причудливы, но разум пришёл к выводу напрямую не связанный с чувственностью, но тогда на чём же он основывался? Писатель не знал этого, но для ответа на вопрос он решил попытаться изолировать Разум от чувств. Писатель не был индийским йогом, целью которого является, как раз такое желание Писателя. Йоги стремятся к нирване, то есть «затуханию» как отказу от всех желаний, соответственно и чувственных. Но если йоги идут к своей цели, преимущественно практически, то Писатель пытался отключить чувства теоретически. Соответственно, что теоретически такое, казалось ему, сделать намного проще.
Но Писателю, именно, только казалось, что достигнуть поставленной цели возможно чисто теоретически. Можно было только постулировать изоляцию чувств от разума. Сказал себе: «мой разум не имеет соотношений с чувствами!». И всё, дело в шляпе, но фактически — то шляпа пуста. Писатель был знаком с некоторыми основными положениями философии науки и одним из них является научный факт. «Пустая шляпа» с постулатом «разум не соотнесён с чувствами», фактом не является. Факт есть нечто «свершившееся», конкретное, единичное, а не абстрактно – всеобщее. Но Писателя то как раз и устраивало «всеобщее». Ведь «свершившееся» можно понимать и как «осуществившееся», а лучше сказать «осуществляющееся». «Осуществляющееся» есть, то, что является выполнением некоего принципа. Принцип – условие, а осуществляющееся – акт выполнения данного условия.
Но так рассуждал Писатель пока препарат не «вошёл в силу». Как только это произошло, то его Разум перестал анализировать, а стал, вынужден «пережёвывать поставки» чувств. И именно «пережёвывать», так как чувства сильно «шалили», но такие «шалости» способен был понять только Разум. В Природе такого произвола поведения вещей, просто, не существовало.
Остров, о котором грезил Писатель, не должен быть подобен «увиденному», так как он мог возникнуть при сопряжении Мышления и Бытия, которое Писатель определил как Сознание.
-Ладно, — утешил себя Писатель, всё увиденное на острове насколько интересно, настолько и является очередной попыткой поиска. Поэтому завтра он согласовал с Химиком время продолжения эксперимента, тем более что он не сверил «увиденное» с его наблюдениями.
На следующий день они с Химиком приступили к изучению записей последнего и единственного пребывания Испытуемого под воздействием препарата. Естественно, что его записи разительно отличались от непосредственных тамошних впечатлений Писателя. «Там» он не выдавал тирад, а из записей Химика следовали какие — то его бурные «выступления».
— Итак, сверим записи с галлюцинациями?
