КАК Я УМИРАЛ (рассказ)

В основном люди умирают. Многие от старости, некоторые от скуки, а кто-то посредством своей или чужой воли. Хочу рассказать, как умирал я. Не буду перебирать эпизоды, когда конец мой был особенно «близок», потому что тогда я ещё не ощущал этой близости, а затем просто перестал отличать конец от начала.
Бывало, что я выпивал, да и не только. От этих излишеств, я впадал в задумчивость, последнее время думы становились всё глубже, и я стал даже их побаиваться. Но что было делать, если думать стало моей профессией и главным смыслом существования.

Случилось так, что я зачем-то упал с балкона и, сломав позвоночник, очнулся в реанимации, правда, уместнее будет сказать, что я не «очнулся» до сих пор, а просто стал чем то другим. Именно о освоём реанимационном преображении я и хочу поведать, а так же и об удивительных встречах в виртуально – философском «клубе».
От болевого шока меня держали в искусственной коме и кололи некие убойные препараты, которые делали своё дело, так как меня от них неслабо «глючило». Я практически попал в киберпространство, которое меня приятно позабавило.

Начну с того, что всё там было до смерти цветным и реальным. Люди – медсёстры, да и некоторые врачи были грубы и бесцеремонны как в обыденной жизни, но меня это почему то совсем не расстраивало. Я считал всё это реальным, но только с добавкой некой важности происходящему, и какой — то странной ответственности. Многое меня здесь даже забавляло. Я сразу как то понял, что у меня сломан позвоночник и парализованы ноги, но медсёстры и врачи, меня как будто бы и не замечали, кроме одной довольно симпатичной монголоидной девушки в голубеньком халатике и почему то в портупее. Она подошла ко мне, поправила туго натянутую портупею и соблазнительным голосом начала со мной беседу, улыбалась и вроде как даже собиралась связать меня своей скрипучей портупеей. Правда я не мог взять в толк, на что она рассчитывает ведь в отличие от меня она уже тогда знала, что ниже пупка и вплоть до ступней я ничего не чувствовал. Однако вскоре ее истинный интерес ко мне прояснился.

Она наклонилась ко мне, и, посмотрев бездонными глазами, сообщила, что знает о моих бедах со здоровьем и готова помочь с лечением, поскольку я ей глубоко симпатичен да и жаль ей меня когда она видит как поступает со мной другие медсёстры. Я со своей стороны поинтересовался, что же она собирается делать? Без всяких словесных манёвров она объявила мне, что папа её большой чин в монгольской разведке, и он мигом устроит моё излечение, поскольку их монгольская медицина хороша именно в лечении таких больных как я. Дело в том, что в основном монголы ведут кочевой образ жизни, а поэтому частенько падают с лошадей, ломая при этом позвоночники. Конечно, я был искренне поражён такими новостями, но решил и далее послушать монгольскую красавицу. А она выдала, что после лечения я должен буду заняться шпионажем в пользу Монголии. Меня не пугал шпионаж, меня пугали климатические условия предложенной для лечения страны. Песчаные бури и жара уносили из жизни и не таких героев как я. В общем, я отказался, и интерес сестры ко мне пропал. Но я не печалился по поводу сорвавшейся вербовки, поскольку сам имел совершенно другие интересы. Мне срочно было необходимо вступить в диалог по вопросам философии. Удар о землю всколыхнул глубинные пласты моего сознания. Идеи об основах всего сущего буквально разрывала мою простимулированной ударом о грунт, голову. Санитарки и медсёстры не годились для столь возвышенной беседы и поэтому когда мне сообщили о предстоящей беседе с психиатром, я искренне этому обрадовался.

Для начала, психиатр спросил у меня какое нынче время года и где я нахожусь. Я ответил, что в Германии на октобрьфесте. Врач не особенно удивился такому ответу, но попросил пояснить причину такого утверждения.
Я сказал, что кругом весёлые немцы в шляпах и с пивом. Врач поинтересовался: » На каком же языке немцы выказывают свое веселье?» Я ответил, что на немецком, но примечательным является тот факт, который позволяет мне, тем не менее, понимать их, так как буд то они говорят со мной по-русски. После этих слов психиатр сказал врачу-реаниматологу, что по его части вопросов он ко мне не имеет и совершенно не возражает, для направление меня в спинно-мозговое отделение. Затем он, что то быстро написал в моей карте и собрался на выход. Меня расстроила потеря перспективы дискуссии с психиатром, и я решил обратить на себя внимание проворного айболита.

Ничего лучшего не пришло в мою затуманенную немцами голову как прикинуться мычащим психом. После моего выступления медсестра напряглась, и потянулась за аптечкой. Однако, опытный мозговед отреагировал на мой выпад картинно лояльно и, повернув бычью голову, нацепил на лицо дежурную улыбку доброго патологоанатома. Я простил ему эту американскую шалость, но они ведь учителя наши по многим вопросам и видимо кому то приходится отрабатывать их гранты. Я, в свою очередь, решил подыграть отечественному врачу и состроил рожу непонятного происхождения. Пусть врачи подумают, им за это зарплату каждый год прибавить обещают. Врач сделал вид, что не заметил моего действа и почти незаметно подал знак медсестре для подготовки укола.

Тем временем врач обратился ко мне с довольно неожиданным предложением. — Владимир, так меня зовут, — не желаете ли Вы прочитать стихотворение? -Что ж можно и прочитать,- прикинул я, тем более, что мне была совершенно понятна врачебная хитрость. Я, войдя в поэтический экстаз, наивно пропустил сестринский маневр со шприцем мне в тыл, где она и осуществила акт успокоительной терапии. Что ж пусть маневрирует, а я придамся поэзии, тем более можно даже посчитать, что мне она по душе. Потом, правда вспомнил, что стихов то я и не знаю, ну кроме текстов юношеских песен моего друга. Время шло, а философской беседой и не пахло. Поэтому я решил сам завести разговор с доктором, но из далека. Медсестра тем временем набирала в огромный шприц препарат из ампулы мерзкого цвета, но это уже перестало быть актуальной задачей и врач, увидев, что я вроде уже пришел в себя, показал, что медсестра может не стараться. Решив начать разговор с доктором, я спросил: — «Доктор, а какой ВУЗ Вы закончили?»

— Академию им. Сеченова.
— Что Вы говорите, пару месяцев назад, мне предложили там стать преподавателем на кафедре философии и политологии.
— Подождите, Вы, что же преподаватель философии?
— Да нет, что Вы я ассенизатор, но видимо декану понравился мой парфюм и он решил, что он замечательно подойдет для преподавания, именно, философии.

— Простите, Вы сейчас что — то слишком заумное завернули. Нельзя ли попроще объяснить?
— Да и объяснять нечего, я действительно преподаватель философии, по образованию, а что касается аллегории с ассенизатором, то это и не аллегория вовсе. Ну, если кто хочет считать ее таковой, то пускай считает. «Не все, что пахнет-аллегория».
— Да, пожалуй, Вы действительно странный человек. В одно и то же время, послушав Вас, налицо явные признаки шизофрении как расщепления сознания, навязчивость и бредовость проступают, а в то же время у Вас самокритика присутствует, что несколько смягчает формулировки.

— Не волнуйтесь док, кто то сказал, что «Самокритика-первый признак зазнайства».
— Теперь я совершенно утратил нить Вашей логики.
— Логика это вообще странная наука, можно сказать, что она вообще субъективна. Для кого то она формальная, а для кого то — диалектическая. Гегель, считал, что со времен Платона в ней вообще ничего нового не создано, а сам, тем временем, отрицал основной ее закон, закон противоречия. Говорил, что противоречие невозможно разрешить и пытался закон противоречия нивелировать. Для многих такое его отношение признавалось абсурдным, хотя противоречие, на мой взгляд, не исчезает, а просто переходит в «спящий режим» и затем, при определенных условиях, обостряется в режиме перехода к синтезу объекта.
— Подождите, а как же осуществляется переход к синтезу?
— Очень просто, основное понятие Гегеля -«снятие». Оно то и является камнем преткновения современной философии отказа от «снятия», как основополагающего пункта освобождения от категории Тождества.

— Так Вы полагаете, что Тождества нет?
— Да, но не я один, так полагают философы постмодернисты.
— А что такое философия постмодерна?
— Ну, скажем, что это система принципов. Первый — это отказ от классического философского основополагающего принципа всего существующего и всего возможного знания – Субстанции.
— Послушайте Владимир, Вы не против, чтобы для более расслабленного общения, принять медсредство?
— Док, говорите проще — наркотик?
— Нет, я бы предпочел более неопределенное название — медсредство.
— Ладно, согласен, что тем более принцип неопределенности является еще одним принципом постмодерна.
— Что у Вас там — морфа?
— Почти — промедол, синтетический морфий.
— Да знаю я, только у меня вены плохие.
-Ничего, я, когда то анестезиологом работал, в нитку для вышивания попадаю.
— Ну, тогда я Ваш профессор.

Диспутанты быстренько сделали инъекции, закурили и готовы были к блужданию по лабиринтам познания.
— Владимир, давно хотел поинтересоваться, почему обыватель не понимает философии?
— Вопросы, интересующие философию, описываются слишком непонятным языком. Когда философия возникла, то она не была рассчитана на обывателя, она являлась элитарной наукой. Хотя философия есть самая конкретная наука из всех, поскольку главным ее вопросом является понять «Что такое человек?» А что же есть самым конкретным для человека как не он сам. В то же самое время философия занимается наиболее ,общими вопросами жизни, вернее сказать – Бытия, а не повседневными прикладными делами обывателя. В конечном итоге философия не ставит своей задачей ответить на вопрос «Как возникла жизнь?» Философию интересует вопрос «В чем состоит ее смысл?» «Зачем человек стремится к Истине»? «Един или мног Мир»? «И что есть необходимое условие всего знания и всего существующего»? Без ответа на последний вопрос не будет ответов и на все предыдущие. Но как раз отказ от поиска единого основания является главной аксиомой и ошибкой философии постмодерна.

— Получается, что постмодерн является эпохой кризиса философии?
— Нет, он акцентировал внимание на многие забытые вопросы, а так же объявил войну категории Тождества, то есть Целому. И в этом обнаружил свою главную заслугу. Кстати док, не желаете ли бальзамчика Битнер, а то наркотик вводит разум в чрезмерную эйфорию, а алкоголь немного ее понизит, а то мозг может выдавать слишком избыточные, для того чтобы быть правдой, идеи.
— Ну что ж Битнер так Битнер, я как врач Ваш — твой выбор утверждаю.
Психиатр сходил за литровым Битнером, разлил по тарам и оба собеседника опорожнили по первой порции лечебного бальзама. А через пару минут беседа уже могла быть продолженна, но Владимиру стало плохо с дыханием и его подключили к искусственной вентиляции легких, а перед этим поставили капельницу-коктейль и Володя опять вошел в систему сюрреалистических снов.

Новые Вольдемаровы сны совершенно не походили на предыдущие со сплошными санитарками, медсестрами и врачами, которые были грубы с героем и лишь монгольская тема выдавала во всей этой суете необычный сюжет сна. Нынешнее сновидение было необычным в самих его основаниях и бодрый Вольдемар связывал перемены с коматозными снами в предваряющим общением коматозника с психиатром — любителем философии. В новоформатном сне Вольдемар путешествовал с орлиными скоростями, парил, высматривая добычу. В первом сне Володя в лучшем случае ползал по пространствам сна примерно как бесхвостая голая ящерица с трубкой для выделения мочи. Единственным вопросом, на данном этапе многообещающегося сна был вопрос «А что собственно высматривает Вольдемар-Орел-Философ», однако позже ипостась триады Философ руководитель полетов Крылатый Чур не Я решил из троицы изъять. И его опасения можно было понять — человек все еще ожидал русскую тройку Веру, Царя и Отечество, а философы именно и явились теми браконьерами, истребивших из своего нелицензионного «Колокола» несущую силу русской, хотя и притянутую за уши, национальную идею. А положа русскую руку на сердце истории, то очень кстати пришлось, что колокол оказался тяжеленым изделием.

Орел-Вольдемар сразу как то отчетливо с высоты своего птичьего полета узрел кончину русской тройки под тяжестью иноземного колокола и что даже он сам разжал свои цепкие когти, в котором болтался какой то, там Колокол. Ну, грохнулся колокольчик на лошаденок и ровным счетом этого никто не заметил. В этом, кстати, и заключил Вольдемар основную причину русских революций! Вольдемар-Орел или Орел-Вольдемар продолжал кружить над Миром, но ничего кроме земли России, не Видел. Вернее он на земле России видел только некий серый тон, а остальные земли слишком уж цветными. Причина такого цветного различия немедленно синтезировалась в его птичьей голове. Смысл таков — серый тон это одинаково живущие и думающие люди и поэтому цветовая гамма России показалась Вольдемару такой скудноватой. Напротив, вне России люди живут и думают по — разному, поэтому и цветовая палитра их привлекательнее Российской. Правда, Россия, забыв о своих проблемах, решает в основном проблемы других народов. Именно ещё и поэтому Россия сера, а не в цвету.

Конечно, такая поверхностная картина различий пролетела перед «обколотым» сознанием Вольдемара, но основное условия отличия жизни стран в голове Философа застряла. Историософская традиция России подразумевает коллективную этику и традицию помощи, слабым. Западное христианство строило отношения со светской властью на принципах конкуренции и в такой борьбе в этих странах оформились демократические институты: парламенты, суды, университеты и возможно, что то еще о чем коматозный философ познать был не в силах.

На Руси никогда не критиковали церковь, даже до и после Православной инквизиции. Община и круговая порука стали следствием Византизма Русского Православия. Симфония или полифония светской и церковной власти подразумевала отсутствие конкуренции между двумя этими властными ветвями. Двуглавый орел — герб светско-религиозного государства, а не государства, в котором религиозная власть отделена, от светской. Реального отделения никогда, кроме советского периода, не было. Наоборот, ныне усиливается клирикарианство и вмешательство верховных иерархов церкви в дела светские. Кроме того в России проживают почти 20% мусульман, тогда почему в оформлении герба отсутствуют атрибут Ислама, а заодно и Буддизма. И наконец, где символы Язычества и Атеизма?

Орел-Вольдемар летел дальше. А вернее сказать все выше и выше. Вот он уже между Млечным путем и Туманностью Андромеды, а прямо по курсу НЛО в форме вытянутой вперед полусферы и попеременно переливающейся различными неопределенными цветами. Удивленный взгляд Вольдемара остановил инопланетный корабль, и каким — то мгновенным образом ОРЕЛ со всем оперением и когтями оказался внутри звездолета. Внутри инопланетный объект внешне был пуст, то есть совершенно. Из всех материальных субстанций видимым был только свет. Информация от «обитателей» объекта попадала сразу в Вольдемарово сознание, и это его позабавило, но затем слегка напрягло, поскольку он задумался каким образом он будет передавать обратную информацию, но возникшая в его голове информация от собеседника успокоила Орла «сообщив», что все, о чем он думает или собирается проинформировать, немедленно появляется в «их» информационном поле.

Более всего в необычном «летучем голландце» Вовану пришлись по душе: маневренность объекта как резкое «торможение» на огромной скорости, форма и цвет артефакта, внутренняя светлая пустота и непонятно-контактное общее информационное поле. Информационное поле поблагодарило его за визит, информацию о себе и выразило удивление Вовиным методом межгалактического передвижения. Он же, в свою очередь, поблагодарил Поле за гостеприимство, миролюбие, чем удивил его и попрощавшись мгновенно покинул звездолет, который не имел ни дверей, ни окон, ни каких либо шлюзовых модулей. Поле сообщило Вове, что он покинул корабль посредством нейтринного расщепления с последующим мгновенным структурным же нейтринным синтезом, а в формировании Вольдемаровой массы сыграло роль Хигсово поле. Я – Вольдемар был удовлетворен разъяснениями, поскольку примерно понимал, о чем вело речь информационное поле космических путников.

После такого радушного приема космического разума я придался размышлению, поскольку не понял, кто или что мне повстречалось — субъективный объект или же объективный субъект? Если принять во внимание одно из положений постнеклассической научной парадигмы: о стирании границ между субъектом и объектом, а в антропном принципе космологии отдать предпочтение его сильному варианту, то Вселенная именно такова, что на определенном этапе ее эволюции обязательно появляется НАБЛЮДАТЕЛЬ, одним словом, встреченное мной сущее есть не что иное как инфоантропос или ресгомосапиенс, в переводе с греческого может означать человек информационный, а с латыни — разумная человековещь. В морфиновом сне я отдал предпочтение определению человековещь, приручившую как собаку — энергетические поля, да еще и бозоны Хигса. Вполне допускаю мысль, что отправившись в глубины дальнего космоса, а если повезет то и еще подальше, я как первый представитель нашей рассы смогу тоже обуздать нейтрино и искупаться в поле Хигса.

Ладно, с полем Хигса придется обождать, но раскрыть тайну возникновения «черных дыр», я как почитатель инвалида-колясочника Хокинга, просто обязан.
Особенно пока я нахожусь в коматозно-наркотическом сне.
Было одно неприятное обстоятельство Большого космического путешествия, это периодически теряемая мной самостоятельность в дыхании и врачи начинают неприятно утомительную процедуру его «реанимации». В эти чудные моменты способность к философско — космическим фантазиям исчезает напрочь.

В один из таких моментов возвращения меня к способности дышать я увидел того кого и хотел увидеть, а именно философа Платона из славного города Афины. Для продолжения беседы с изворотливым психиатром, с его обширным спектром фармакологических аргументов, мне был необходим авторитетный сообщник и такого сообщника как сам Платон, и придумать было невозможно. Теперь я задам перцу этому самоуверенному мозгоправу. Я как мог, объяснил Платону кто такие психиатры, и он как гений сразу просёк поляну. «Да понял я кто они такие, это те, кто возвращает самостоятельно мыслящих в лоно стереотипного мышления. Не парься Владимир мы его «уберём по базару». После этих слов я даже задышал самостоятельно, и работники реанимации обрадовались и стали поговаривать о переводе меня в обычную палату.

Платон был для меня альфой и омегой всего спектра поставленных философией проблем, но так до сих пор и не решённых. Ещё когда я учился в университете, мой преподаватель философии сказал, что философию, без специальной подготовки, можно начинать изучать по Платону или Канту. Их манера философствования не перегружена частоколом специальных терминов, как это свойственно другим представителям философского цеха, и от чего их книги приходится читать, держа в одной из рук философский словарь, а это несколько напрягает, конечно, если ты не принадлежишь к «книжным червям», которые осиливают философские идеи своей железной жопой.

Но где же мой собеседник, по прозванию психиатр, да и, по сути, тоже? И я настоятельно требовал от персонала допустить психиатра к моему страдающему телу. К слову сказать, что я порядком «достал» работников реанимации и они, хотев, избавиться от меня, готовы были пригласить ко мне хоть самого чёрта, если бы он избавил их от моего беспокойного присутствия. Психиатр прибыл и сходу, стал задавать какие — то непонятные вопросы, типа «Страдал ли мой папа боязнью высоты и клаустрофобией? И не склонна ли моя маман к суицидальным проявлениям? Я ответил: «Что не замечал» и такой ответ, видимо, удовлетворил «дохтура», хотя по их, психиатров, поведению трудно было понять, чем они довольны. Док, может достаточно профессиональных вопросов, а перейдём к философским делам? Ведь насколько я понял: то Ваша задача состоит в том, чтобы поднять меня по шкале эмоциональных тонов? – Да, да Вы, безусловно, правы, вот только не могу найти стимулятор всех бесед – бальзам Битнер.

Не волнуйтесь, я его припрятал, так что наша беседа не сорвётся. Напомните, пожалуйста, суть беседы.
— Дорогой доктор сущность беседы состояла не в том, о чём в ней шла речь, а в том, что предмет её нам обоим нравился. Но если Вас это в самом деле интересует, то речь шла о кризисе философии, по причине отказа постмодерна от категории Тождества, хотя я, со своей стороны, заметил, что отказ постмодерна о данной категории наоборот встал на путь преодоления кризиса. – Насколько я помню историю философии, то основным вопросом античной философии был вопрос существования Единого и Многого.
– Док, да Вы просто прикидываетесь дилетантом в философии, а сами, между тем свободно оперируете основными её категориями. Может Вы и не психиатр, а тест – программа по выявлению моего знания философии? Может наверху решили, что я просто решил «закосить» под философа с целью более лояльного ко мне отношения? Колитесь док. Извините – это шутка. О таких вещах знает любой аспирант. Однако с постнеклассической научной парадигмой Вы не знакомы, а поэтому смело переводите меня в обычное отделение, как собеседник Вы мне неинтересны, да и Платон того же мнения.

— Вы что же и с Платоном разговариваете, и он даже даёт Вам советы?
– Да, а почему это Вас удивляет? Вы же с главврачём разговариваете.
– Но он лицо реально существующее.
— Вы в этом строго убеждены?
– На мой взгляд, Ваш реально существующий главврач есть всего лишь виртуальный проводник линии Министерства здравоохранения и не более того. Кстати, Вы и сам частенько так о нём подумываете. А мой Платон не менее реален, чем Ваш простатит, простите уж за столь интимную подробность. Психиатр покраснел, но предпочёл промолчать.
– И что же, позвольте полюбопытствовать, Вам вещает Платон?
– Я же уже Вам сообщил, что, по его мнению, Вы собеседник скучноватый.
– Ну что же, раз так, то не смею Вас долее задерживать. В тот самый момент, когда психиатр произнёс эти слова, я поймал себя на мысли, что почти все люди его профессии, почему то вправе считать себя людьми, чья точка зрения является безапелляционной и единственно верной. Какова природа такого феномена? Может это результат их постоянного общения с душевнобольными, есть ведь такой диагноз «контактная шизофрения».

Ещё некоторое время я поразмышлял об этом, но затем совершенно охладел к данному вопросу. Меня ждали более занятные и важные, на мой взгляд, проблемы, решение которых сулило массу приятных моментов и не только для меня самого.
А как же поживал Платон в моём расстроенном сознании? Он беседовал с Лейбницем. Интересно, о чём же? Лейбниц пытался убедить афинянина, что Времени, как впрочем, и Пространства, не существует. Платон, как поклонник геометрии, сильно возражал против несуществования Пространства, что же касается существования Времени, то данного вопроса он просто не касался, считая утверждение Лейбница, в этом отношении, околесицей. Однако иллюзорность Времени Лейбниц считал более важным, чем отсутствие Пространства. Спор двух авторитетов философии очень заинтересовало Владимира, и он, забыв о своей депрессии, полностью погрузился в авторитетную дискуссию. Пришедшая делать укол медсестра нисколько не помешала слушаниям.

Готлиб Лейбниц был человеком кроткого нрава, что и позволило наглому Ньютону уничтожить его. Но в дискуссии с Платоном Лейбниц забыв о кротости, яростно доказывал свою правоту. Но хитрого ученика Сократа трудно было сбить с толку. Все аргументы оппонента Платон с улыбкой софиста беспардонно игнорировал, чем ещё больше распалял, вошедшего в полемический раж Лейбница. Вольдемар был на стороне Лейбница, поскольку сам отрицал существование Времени, но аргументы немца были наивны, хотя вполне приемлемыми для 17 века. Сам то Вольдемар оперировал фактами современной науки, и, зная их Лейбниц легко бы сбил спесь с самоуверенного Платона. Хотя Владимир и разделял точку зрения Лейбница, Платона он любил, как обычно ученик любит учителя. Идеи Платона стали причиной формирования собственной теории Вольдемара – Реляционной Онтологии, в основу которой он положил мысль Платона о том, что материальные стихии состоят из треугольников. По мнению некоторых современных философов, сами эти треугольники не есть материальные, а являются математическими, то есть, по сути, принципами. Из всего этого Вольдемар сделал вывод, что основанием существования является не материальная или духовная сущность, а всеобщий, безусловный и являющийся причиной самого себя в силу своей необходимости принцип.

Чем закончился спор Платона и Лейбница, Вольдемару узнать не удалось, так как в палате разбушевался один из соседей. Ночью его привезли сильно пьяным и обоссанным, поэтому его раздели и вкатив снотворного уложили отдохнуть. Среди ночи, протрезвев, мужик стал требовать одежду и немедленной выписки. Все просьбы сопровождались отборным матом и дикими воплями, сулившими медперсоналу увольнениями и даже лишением свободы. Я как мог, успокаивал возмутителя спокойствия, но у подоспевшей охраны это получилось намного эффективнее. Сначала они попинали мужичёнку ногами, пообещали повторить сеанс силового массажа, а затем профессионально привязали к кровати. Вольдемар ещё подумал: «вяжут основательно, как конвой в зоне». Вероятно, что раньше они там и трудились.

Володин сон окончательно был испорчен, и, достав нетбук, стал бродить по порно сайтам. Ничего другого, при его травмах, делать не оставалось. «Посмотрю хотя бы и порадуюсь за других» — подумал неспящий Вован. Скоро созерцание чужих оргазмов Володе надоело, и он решил почитать новости космологии. Интересно было, какой космический булыжник рано или поздно всё же пизданёт по матушке Земле? На этой весёлой мысли Вольдемарио заснул, как недавний ночной дебошир справа.

Теперь мне бы хотелось коснуться общей атмосферы в больнице и вопроса о методах моего лечения. Возможно, что самым лучшим в больнице было то, что она была очень большой и в ней были все, какие только можно было представить, отделения. Хотя вопрос о размерах может быть и спорным её достоинством. Начну с того, что лечение мне было назначено «консервативное». Суть такого метода лечения заключается в самом его названии. Консервативное это нечто старое традиционное, когда ты просто как чурка валяешься на кровати, а врачи ждут некого чуда, что чувствительность в ногах каким-то невообразимым образом появится, они обретут двигательную активность, а я встану и пойду. Из всего выше сказанного, я сделал вывод, что мой лечащий врач глубоко верующий человек, ожидающий чуда. Для того что бы у меня не появились пролежни на не имеющих чувствительности участках кожи врач посоветовал мне чаще переворачиваться с боку на бок. Это при условии паралича и переломанных с обеих сторон рёбрах. Когда я спросил его как это можно осуществлять практически, он просто развернулся и вышел из палаты. «Хороший совет». В результате у меня образовался громадный пролежень на крестце. Но на этом «лечение» не закончилось.

Ещё в реанимации мне поставили катетер в уретру, а проще говоря, в хуй. Катетер, как потом выяснилось необходимо менять раз в 10 дней. По прошествии двух месяцев с момента установки катетера, из уретры пошёл гной и в отделении урологии мне поставили цистостому, тот же катетер, только установленный через дыру на пузе чуть ниже пупка, т. е. напрямую в мочевой пузырь. Он и до сих пор стоит у меня. Как напоминание славного «лечения» в большой больнице.

Затем, стараниями мамы, меня перевели в специализированную клинику. Когда прикреплённый ко мне лечащий врач узнал, что на операцию у нас денег нет, то он рьяно стал настаивать на моей выписке. Но мама, закалённая тремя месяцами общения с медчиновниками, пошла к заведующему и решила вопрос о моём пребывании в лечебнице хотя бы до момента излечения пролежня. Кроме того у меня обнаружили воспаление почки, от которой у меня, уже на протяжении трёх месяцев, держалась высокая температура. Так, стараниями мамы и чиновников из мэрии, моё лечение продолжилось. Лёжа в палате с соседями я узнал много интересной информации. Самым примечательным фактом явился тот, каким образом формировалась цена за операции. Сами операции де-юре были бесплатными, но расходный материал: имплантаты, разного рода штучки – дрючки стоили немалых денег, так как были американскими или немецкими. Соответственно врачи были на процентах у фирм поставлявших эти самые прибамбасы. Кроме того врачи, взглядом опытных физиономистов, устанавливали стоимость операций «на глаз». «Ну не может она заплатить 450, объявите ей 300».

Далее, что поведали соседи, так это то, что спинальная нейрохирургия дело тонкое и поэтому исход операции весьма туманен. Так что, отвалив за операцию немалую сумму, ты можешь из вертикального положения легко попасть в горизонтальное. И такие случаи я сам имел неудовольствие наблюдать. Я уже не говорю, что буквально за всё приходилось «отстёгивать». Врачам мы не платили, так как, по большому счёту было не за что, а вот нянечкам и медсёстрам – ежедневно. За мытьё, смену белья, памперсов и за перевороты меня с боку на бок. Поскольку соседи по палате менялись часто, то приятельских отношений заводить не удавалось и поэтому основными моими собеседниками были всё те же виртуальные друзья: Платон, Кант, Гегель, Хокинг, Барбур, Лейбниц, иногда К. Собчак, Жириновский и другие персонажи из Инета.

Как то, скачивая книги на смарт, я наткнулся на произведения Ортега – и – Гассета «Восстание масс». Я начал читать её и не мог оторваться. Автор просто и ясно объяснил истоки и суть «массовой культуры». Книга оставила у меня двоякое впечатление. С одной стороны я был рад пониманию смысла «восстания масс», а с другой – был удручён перспективами дальнейшего развития событий. И главное, что, по моему мнению, наибольший урон указанного «восстания…» потерпит Россия – матушка. Поскольку остальные страны, которые пережили его, выработали какой никакой к нему иммунитет, а в России происходит, да пожалуй, уже и произошло не просто «восстание масс», а «турбовосстание сорвавшихся с цепи массищь». Да и всякие виды связи — большая подмога для такого «турбомегавосстания». Единственное, что остаётся, так это спросить мнения друзей моего воображения.

Платон, выслушав мои опасения, изрёк давно известную свою мысль: «Строить надо было моё идеальное Государство и у, так называемых «масс», не возникло бы даже возможности, не говоря уж о желании, восставать».
— Я тебя понял учитель, — сказал я, почесав небритую щеку. – Но, как говорят в наше время: «поздняк метаться». Я надеюсь, что ты дашь совет в уже сложившихся обстоятельствах.
– Может и дам, сказал бородатый мыслитель, — но ты же знаешь мою методу: надо припомнить, может, что то подобное моя душа уже наблюдала.
– Лады, припоминай, а я пока поменяю памперс.
Я нажал на кнопку вызова медсестры, через пару минут она прискакала.
– Что у тебя?
– Подарок из ануса.
— Как ты мне надоел, процедила она.
– Я сам себе надоел, но жопе не прикажешь. Затем она помогла поменять защитное средство и удалилась.

Я вспомнил про припоминающего Платона и спросил:
— Ну что борода, припомнил?
– Да, ответил задумчивый Платон, — и думаю, это вряд ли тебя обрадует.
– Хорошо, не тяни резину, излагай.
– Ну что ж, излагаю: дело ваше и в самом деле табак, но ты бойся не вакханалии этих «масс», а бойся элиты.
– Что значит элиты?
– Ты умный человек и поэтому я дал тебе направление, а ты уж сам покумекай, тем более я читал, что ты пишешь в Facebook-е об этой элите.
– Ну что ж учитель, намёк понял, покумекаю.

Элита. Да, а кто собственно составляет эту элиту? Кухаркины внуки, получившие образование, прошедшие школу КПСС и спиздивших начальные капиталы. По сути это потомки «восставших масс» и просто пошедшие дальше своих пращуров. Естественная элита была уничтожена, либо рассеяна по белу свету. Чья была эта преступная идея? Существует масса версий на этот счёт, но не уверен, что хотя бы в одной из них можно быть уверенным на все сто. Единственным верным фактом является тот, что идея эта была осуществлена в полной мере.

Думаю, что Ильич был не прав, говоря: «Низы не хотят, а верхи не могут». Считаю, что как раз пока «Верхи не захотят, то низы смогут всё». В смысле, «всё стерпеть», а особенно в эпоху мультимедиа, когда верхи могут внушать низам всё, что захотят. Верхи и станут тем локомотивом, который оправит Россию, со всеми её низами, в культурно – экономическую пропасть. Вопрос только один: Когда? Думается, что очень скоро. И точно, не через 10 лет. Всё рухнет и без космического импакта.

Лежу я здесь, мурлычу про политику, а нянечки с медсёстрами напились и затянули «Эх мороз, мороз». Вот оно «восстание масс» в отдельно взятой клитушке. А вот, собственно кто я? Рассуждаю о «восстаниях» элитах и «массах», а сам между тем не чужд эпидемии потребления. Покупаю модные гаджеты, раньше шмотьё, смотрю модные глупые фильмы и т. д. и т. п. Но всё же сомневаюсь и предъявляю к себе повышенные требования, пытаюсь, по мере сил, улучшить этот мирок, недоволен собой. А есть ли во всём этом пафосе толк, или это всего лишь маска, которая делает меня не похожим? А может я, таким образом, пытаюсь не умереть, ну если не в физическом плане, то хотя бы в мемориальном? И тогда может, кто и скажет: «жил, мол, такой парень, о чём-то всё думал». Не самые плохие слова для мыслителя: «о чём-то всё думал».

В один из солнечных апрельских дней у нас появился новый сосед по имени Андрей и по специальности прораб. Было ему лет 30. Он лёг на операцию с межпозвоночной грыжей. Операция эта простая и Андрей совершенно не переживал по этому поводу. Я, опытным глазом ветерана нарко войн, сходу определил причину его прекрасного настроения после посещения им туалетной комнаты. Уж больно весёлый он оттуда выруливал.
–Андре, у Вас нет желания разделить весёлое настроение с соседом по палате? Он не стал изображать непонимания и угостил меня гашиком. Зелье было отменного качества, и под его воздействием я очутился в замечательно зелёном лесу, сидя на пеньке посреди залитой солнцем поляны. Пень был широкий, и даже со спинкой, я оглядывал его со всех сторон, видимо, надеясь обнаружить бар с прохладительными напитками. Бара я не нашёл как и не заметил сильно бородатого старика, вышедшего на поляну.
– Добрый день Вольдемариус, всё Субстанцию ищешь?
– Нет, бар ищу, пить охота. А откуда ты меня знаешь и про Субстанцию заодно?
– Так кто ж тебя не знает в этом виртуальном философском клубе. Тут я только понял, что это Аристотель. Через его плечо была переброшена коробка с гербариями, а в руке он держал сачок.
– Привет Аристотель, бабочек вышел половить?
– Нет, Перводвигатель, ты ведь тоже его ищешь, только Субстанцией называешь?
– Я её уже нашёл, это Относительность, принцип такой.
– Слышал, слышал, Платон, что то говорил. Получается, что в Бога ты не веришь?
– Верю, только Бог мой вроде и не Бог, но значение, сила и необходимость у него как у Бога.
– Я думаю, что ты просто Бога назвал Субстанцией.
– Тебе виднее, ты же Аристотель, а я только Вольдемариус.

– Смешно, но ты забыл, что в виртуальном клубе авторитеты не в счёт.
– В счёт, не в счёт. Ты это на философском факультете МГУ скажи.
– Делать мне нечего, по МГУ каким то расхаживать. Я бабочек ловлю, что бы классифицировать. Вот это дело настоящее. Ладно, мне пора. Античный ботаник ушёл, а Вольдемара всё ещё не «отпускало».
– Надо же, подумал Вольдемар, — Аристотеля встретил. Пара тяг, и пожалуйста, Аристотель. Да, полна жизнь неожиданностями. Вольдемар на мгновение прикрыл глаза, а открыв их, оказался снова в палате.
– Воистину, всё хорошее кончается слишком быстро.

Вольдемару, почему то взгрустнулось, и он подумал об одной существенной проблеме. Дело в том, что Вольдемар жил вместе с пожилой мамой в одно – комнатной квартире на 5 этаже без лифта. В связи с его заболеванием им с мамой полагалась двух – комнатная специально оборудованная для инвалида – колясочника квартира на первом этаже, с отдельным подъёмником и другими льготными заморочками. Письма Президенту, Премьеру и Мэру результатов не дали. Местные чиновники и не отказывают, отвечая, что, мол, изыскивают варианты, но и дело с мёртвой точки не сдвигается, хоть Деду Морозу пиши. Всё это сильно грузит Вольдемара, который прекрасно понимает, что ему как можно быстрее необходимо приспосабливаться к самостоятельному самого себя обслуживанию, мама как никак не вечна. А на 5-ом этаже, с узкими проёмами и другими заморочками, особо не адаптируешься. Всё это, конечно дела житейские, но и Вольдемар не Святой апостол.

— Ладно, подумал Вольдемар, — как ни будь ситуация с хатой разрулится. Философ он, в конце концов, или лох чилийский!
Андрей, в очередной раз, решил посетить туалет и подмигнув Вольдемару через 5 минут вышел с пластиковой бктылочкой и протянул её мне. Я сделал необходимые манипуляции и погрузился в привычное умиротворение.
В палату, в сопровождение кучи журналистов, въехал нобелевский лауреат, руководитель кафедры физики Оксфорда, которой в свое время заведовал Ньютон, знаменитый астрофизик, практически полностью парализованный Стивен Хокинг. Он подрулил на своей навороченной коляске к моей кровати и при помощи голосового синтезатора речи произнёс:
— «Добрый день Вольдемар». Я слегка опешил, но быстро собравшись, ответил
– Привет Стивен. Как поживают «чёрные дыры»?
– Наверное, неплохо, ответил Хокинг, — как поживаете Вы?
– Да и я неплохо. Журналисты куда то резко испарились и все мои соседи, кстати, тоже. Это гашиш, вспомнил я.

— Чем занимаетесь, Стивин?
– Да всё тем же – природой происхождения «чёрных дыр».
– Что Вы говорите, я тоже, только в несколько другом аспекте.
– Интересно, в каком же?
– В том, что «чёрная дыра» это не физическое явление, а некое психологическое состояние. Если твоя личность, преодолев «горизонт событий» окажется в «чёрной дыре», то она перестанет быть Личностью.
– Как тема этической философии, это безусловно интересно, но этика не моя стезя, поэтому Ваш взгляд на «чёрные дыры» мне, как астрофизику ничего не даёт.
– А вот мне, как философу, Ваши исследования дают очень много. Отношение «чёрной дыры» и Личности есть только часть моего внимания к проблемам «чёрных дыр», именно, с точки зрения Вашего к ним интереса. В данное время я занят созданием основных положений Реляционной Онтологии, в основание которой я поставил Относительность в качестве Субстанции как основание всего знания и сущего. В категориях новоевропейской философии – это Бог. Но Бог категория малопонятная рациональному исследованию и поэтому я решил конкретизировать категорию Бога, наиболее понятную науке.
– К сожалению, я не знаком с Реляционной Онтологией в Вашей интерпретации, я кое что слышал о Реляционной Онтологии Уайтхеда.

— Да профессор, я тоже о ней слышал, и все с кем я завожу разговор о своей Реляционной Онтологии, отсылают меня к Уайтхеду, говоря, при этом: «знаем, знаем». А сами при этом ничего не знают, поскольку Уайтхед говорил в ней совершенно о других вещах. Я не спорю с ними, так как пока не вытащил из научной колоды неубиенную карту, но когда она будет у меня на руках – мы с ними поспорим.
– Ну что ж, желаю успеха как парализованный парализованному, сказал Хокинг и испарился, словно в своей любимой «чёрной дыре». Это была шутка – я уважаю этого человека.

Настала пора мне покинуть лечебную обитель. Пролежень мне подлечили, опухшую почку привели в норму. Вызвали «перевозку» и отправили на амбулаторное лечение по месту жительства. Написали кучу рекомендаций, соблюдая которые я бы просто стал Бетманом, но или, на худой конец, Робином. «Перевозка» приползла на закате, если учесть, что дело было летом. Медсёстры вместе с мамой выкатили меня на каталке к машине и передали пьяному фельдшеру.
– На каком этаже проживаете мамаша?
– На пятом без лифта.
– Ну, это проблематично, я один, а у водителя отвращение к физическому труду.
– А к денежным знакам у него отвращения не наблюдали? Фельдшер ощерился, обнажив сильно беззубую пасть.
– Честно говоря, к деньгам он относится с уважением.
– А к людям? — съязвила мама.
– К людям с гораздо меньшим.
– Тогда позовите этого мизантропа.
– Кого, простите?
– Водителя. Фельдшер позвал долговязого водилу с наглой рожей.
– Слушаю Вас.
– Вы не могли бы помочь поднять моего сына на пятый этаж, за умеренное вознаграждение?
– Я не санитар, я водитель, а умеренное это сколько?
– Тысяча.
– Маловато конечно, но с парой помощников можно попробовать.
– Хорошо, разберёмся. Я слушал эту беседу и «радовался», что я гражданин России. Меня кое как загрузили в «тачку» и мы тронулись.

Три месяца я не видел улицы и всё казалось мне дивным: дома, дороги, скверы, люди, небеса и даже «пробки». Вскоре мы въехали в родной двор, который естественно был пуст, а пара помощников всё же была нужна. В далеке я заметил пару оранжевых комбезов, в которые были упакованы среднеазиаты. Я им свистнул и махнул рукой. Работяги подошли, я им в двух словах объяснил ситуацию и меня стали вытаскивать из машины. Таджики отнеслись к своей работе с большой ответственностью, чего нельзя было сказать о соотечественниках, которые только имитировали деятельность. Наконец меня уложили в специально приобретённую особую кровать. Мама расплатилась с помощниками, и они удалились.
– Ну, вот сынок ты и дома, как я скучала. По маминым щекам потекли слёзы. Моё сердце сжалось.
– Успокойся мамулька, я дома, ты рядом, а остальное не важно.
Так примерно я и умирал, но пока не умер. Может не пришло моё время, но скорее всего – я не мог причинить боль маме.

Моей маме, Нелли Михайловне, посвящается.

Владимир Завьялов.